ГабриэльНичто человеческоеТы не один, - сказал ему Чарльз Ксавьер там, в невыносимо черной воде, где они оба бултыхались, кашляли и отплевывались. - Ты не один, Эрик". Потом он не раз это повторял. Чарльз Ксавьер, бессовестный лгун. Чарльз Ксавьер, который вот уже месяц как похоронен и лежит глубоко в земле на одном из безликих нью-йоркских кладбищ.
Птица СИРИНМгновение назадКак бы он хотел, чтобы этого дня еще просто не было и чтобы была возможность все исправить.
First officer«J’aime quand pour moi tu danses»Он не спал уже вторые сутки, распятый стальными канатами в зеркальной комнате, белый пронзительный свет резал глаза. Проверенные нацистские пытки. Промежуток между потерями сознания, в котором человек может выдержать, бодрствуя, очень мал. Ему вводят один миллилитр кофеина внутривенно. Эмма аккуратна и совершенна в своем белом костюме, не забывает придержать спонж у вены и улыбается. Они все ему улыбаются. У них много времени.
essiltGeborgtes LebenУ них было нестерпимое, оргазмическое, шалое лето, которое они провели, одуревая от того, сколько у них, оказывается, много времени на двоих. Это невозможно представить, нельзя придумать - можно только прожить эти совместные провалы в ленивые неторопливые утра, пахнущие кофе, в долгие вечера, томно затягиваемые светлыми сумерками и пахнущие виски, в это ежедневное ожидание подвоха и удивление Чарльза Ксавьера, что он, Эрик Леншерр, по-прежнему здесь и, кажется, собирается еще задержаться
BunburyistКлаусУ Себастьяна Шоу довольно крупные, и как будто бы чуть грубоватые руки. Чарльз не знает, в чем тут дело, однако в форме его пальцев, и вообще в очертаниях его кистей словно бы есть что-то неблагородное.
ШкавЛюди говорятИногда от Америки у него начинала болеть голова. Виски кололо от сутолоки, броскости, торопливости, мельтешащих перед глазами вывесок. Даже от костистых небоскрёбов Манхеттена, вспарывающих небесный купол всегда ровного безоблачного цвета – либо иссиня-чёрного, либо бирюзового, как с почтовой открытки. В основном почему-то чёрного. С мелким орнаментом пьяно-жёлтых тюремных окон.
Smolka*Неверный номерТолько Господь Бог творит безоглядно, ибо у него в запасе вечность. Люди не могут позволить себе подобного – вырастить заново уже умершее, связать разорванное, согреть остывшее, – у них не хватает на это храбрости. Но Элли Младшая опровергала законы божеские и человеческие.
Smolka*УНИЧТОЖЕНИЕГазеты нарекли их Братством. Прочитав передовицы, Хэнк вынес приговор: «Увидите, этот монастырь продержится недолго – устав слишком крут, и настоятель первым его нарушит».
SerenadaДороги и тупикиЭрик молча улыбнулся. Чарльз нервно сплел пальцы в замок. Ему не нужно было крутить колеса самому: Эрик толкал его кресло рядом с собой, даже не задумываясь. Без помощи рук.
Ни-АптеросЧужими глазами.Она считывает их отпечатки – не более, Чарльз, телепат, не позволяет глубже. Он прикрывает Леншерра, страхует его почти заботливо… хотя почему почти. Но Фрост все равно улавливает отголоски, и на какой-то миг ей становится жутко и зябко, потому что перед ней словно другой человек, словно был перезапуск программы с исправлением всех ошибок, и сложно не догадаться, что виной тому телепат.
снова марроньеAll Our YesterdaysПроходит полгода или больше после того случая на пляже, когда Чарльз Ксавье впервые является Эрику во сне. Это не кошмары, не навязчивые идеи и не что-то, что смогли бы объяснить Фрейд и Юнг - с первого раза Эрику совершенно очевидно, что Чарльз является к нему осознанно.
EiaTwo-Knights-Defence И ты наивно полагаешь, что тебя защитит пешка? Да, Чарльз, я о ладье. Но не только. Границу нет нужды нащупывать, люди отлично проводят её сами. Завтра они пронумеруют нас и возьмутся уничтожать сплошь и с особой жестокостью – тебя, меня, Рейвен
переводчик ChatainДоверие– Как я могу быть уверен, что ты говоришь правду? – Ты не можешь. Думаю, ты просто должен мне поверить.
andre;Фантомные болиЭрик носит в кармане брюк пулю из позвоночника Чарльза – и это, пожалуй, все, что у него осталось. Спасай себя сам, ублюдок, спасай себя сам. Ты наконец один.
flyПодарок Мнемозины Он пришел в себя в больнице. Палата была большой, очень светлой, и это почему-то вызывало удивление. Странными казались и голоса, доносившиеся из коридора: говорили на английском. Разве он знает английский? Он не должен его понимать, он вообще не должен быть в таком месте… Как он сюда попал?