Торт в морду еще нужно заслужить
Название: Пока время не прекратит свой бег
Автор: Svadilfary
Фандом: EXO
Пейринг: Лу Хань / Ким Минсок
Категория: слэш
Жанр: Романтика, Ангст, Фэнтези, AU, Мифические существа
Рейтинг: R
Саммари: Всё дело в том, что Лухань ненавидел всех этих "других": духов природы, ёкаев, демонов и прочую нечисть.
Всё дело было в том, что Минсок являлся этим самым "другим".
Посвящение: моей дорогой и прекрасной Вике
От Автора: Дело было перед Питером, и я долго уговаривала написать с Викой в соавторстве мааааалюсенький драббл по СуТао
Сошлись на том, что я пишу ей макси по луминам. Так вот, пишу, если вам кажется, что я ничего не делаю, то это не так. 
Примечание: действие происходит в том же мире, что и в "За маской Бога", "Тонкий механизм", "Звезды на дне".
ГЛАВА I
ГЛАВА I
- Не дотрагивайся до меня, - Лухань с презрением посмотрел на человека перед ним, хотя он никогда бы не смог назвать это существо человеком. Стоило лишь взглянуть на раскосые, словно бы обведенные углем, глаза, что никогда не блестят даже на солнце, сразу понимаешь – этот принадлежит к иной расе: духам, демонам, ёкаем. – Больше никогда не пытайся дотрагиваться до меня. Пожалуйста.
Он сложил руки на груди в бессознательном защитном жесте, сминая белую рубашку, сжимая губы в тонкую полоску, всем своим видом выражая недовольство и возмущение.
Глаза существа как будто бы в удивлении расширились, а рот открылся в беззвучно идеальном «о», но в глубине тёмного зрачка и на поверхности радужки ничего не видно, ни тени эмоций, словно тёмная бездна, поглощающая свет. Представитель коллегии магов, сопровождающий незнакомца, недовольно щёлкнул языком и покачал головой, Лухань же лишь равнодушно склонил голову в своеобразном знаке прощания, поклонился дедушке Яо и, забрав свои покупки, направился в сторону выхода с рынка гордо выпрямив спину. Тут же стали слышны извинения и объяснения, что этот наглый мальчишка Лухань всегда так себя так вёл с «другими», и что не стоило обращать внимание на его странности, и уж тем более обижаться.
Лухань фыркнул и ускорил шаг.
Его неприязнь к бессмертным существам возникла давно, и он даже не помнил когда именно. И если Богов, духов-хранителей этого мира, он уважал, как и все остальные люди, то многочисленную нечисть на дух не переносил. Не то, чтобы в его детстве произошла какая-то трагедия, нет, никто не похищал его, родителей не убивали, даже проклятий не насылали, просто то, как смотрел весь этот народ на смертных, безмерно раздражало. Всё это превосходство, брезгливый интерес, или же печаль и жалость к мимолётной, не вечной жизни людей, заставляло Луханя чувствовать себя таким жалким, никчёмным, незначительным. Или же, возможно, где-то в глубине своей души, он просто напросто завидовал возможностям и совершенству этих существ, потому что сам Лухань был отнюдь не идеален во всей этой своей хрупкой болезненной красоте. Хотя он бы никогда в этом никому не признался. Даже самому себе.
Зелёный город, как и всегда, просыпался с раннего утра, пестрил красками, новыми лицами, шумел, как море, своими голосами, и все время был в движении, хотя и стоял на месте. Являясь одним из крупнейших воздушных портов, город ежедневно принимал в свои объятия огромное количество путешественников, исследователей, бардов, торговцев и множество другого колоритного народа. В торговом квартале же и яблоку негде было упасть: то тут, то там сновали беспризорники, кто-то обсуждал последние новости, а кто-то рассматривал прилавки. Женщины кричали на детей, мужья кричали на жен. Где-то недалеко были слышны отголоски начинающейся драки. Город жил своей сумбурной яркой жизнью.
Лухань спешил обратно в свою лавку, по пути здороваясь со знакомыми торговцами и просто приятелями, дарил мимолётную улыбку детям и девушкам, вежливо пропускал богатых дам и господ и с ловкостью избегал местных беспризорников, которые славились своим умением залезть в чужой карман. До открытия лавки оставалось еще несколько часов, но Лухань предпочитал приходить заранее, чтобы проверить на месте ли инструменты, заполнить витрины новым товаром и принести запасных деталей, чтобы потом не бегать в поисках той или иной шестеренки. Да и торчать просто так, одному, в своей пустой холодной квартире он не любил.
Полутёмное помещение часовой мастерской встретило тишиной, разбавляемой синхронным тиканьем около пяти десятков различных хронометров, но к этому звуку Лухань привык на столько, что даже не замечал его. Так люди не слышат звук биения собственного сердца. Он включил лампу только над прилавком, оставляя большую часть помещения в полутьме, проверил, всё ли на месте, хватает ли нужных деталей: хрупких шестерёнок, тонких шурупов, резных стрелок и прочих мелких запчастей; кое-где смахнул пыль и, нацепив на лоб очки с несколькими увеличительными линзами, разместился за прилавком в ожидании посетителей.
Мастер-часовщик не была основной профессией Луханя, и она не приносила большого дохода, но ему нравилось возиться с хрупким механизмом часов, он любил проводить время в своей лавке, наблюдая затем, как в рассеянном свете лампы танцуют пылинки. И то, как он помогал восстановить времени свой ход, медленно отсчитывать неумолимый бег секунд, приносило ему необъяснимое успокоение, словно медитация. Лухань сам – как часы, как маленькая птичка, заключённая в плен из стрелок, стекла и металлического корпуса. Он даже научился говорить точное время, не глядя на чёрные деления циферблата, по своей сути всё это было особого рода магией. Вот только в последнее время механизм Луханя нарушился, сбился, и внутренние стрелки то спешили, то безбожно опаздывали, словно не могли понять, как им быть дальше.
«Оставил тебя, маленькая птичка, твой хозяин. Ушёл, бросив в клетке из шестерёнок». – Смеялся лис Ким Химчан, а Луханю хотелось разбить его красивое лицо с хрупкими чертами-линиями бровей, губ и скул. Проломить голову старинными часами, чтобы посмотреть, как белые, белее снега, волосы окрасятся в ярко-красный цвет. Но Лухань только едва-едва улыбался и просил посетителя покинуть помещение, если тот не собирался ничего покупать. Он – занятой человек, а не шут, развлекающий каждого приходящего.
Вот только Ким Химчан был прав, Лухань и сам это знал. Знал, что брошен, как ненужная, сломанная вещь, как треснувшая погнутая деталь некогда цельного механизма. Заменён, на что-то более надёжное и подходящее.
Хотя он сам всё разрушил собственными руками.
Звон дверного колокольчика отвлёк его от самокопаний.
Посетитель был знаком Луханю, можно было сказать, что тот являлся его другом. Ким Чунмён состоял в коллегии магов, был преподавателем в университете и весьма рассеянным человеком. Лухань знал, что этим своим видом милого безобидного простачка, Чунмён часто вводил в заблуждение своих студентов. Они намеревались сесть на шею непутёвому профессору, весело провести время до конца семестра и беззаботно сдать экзамен. Да вот только ничего не выходило. Ким Чунмён имел одну особенность – опускать на дно отчаяния и безысходности несчастных, не обременённых знаниями и желанием учиться, студентов внезапными контрольными, проектами, мягким издевательством и твердым намерением не допускать поблажек никому. И, в общем, он был таким человеком, что спокойно выносил любые высказывания Луханя.
- Ого, и как вы, профессор, выбили время для посещения такого одинокого меня, да еще в такую глушь и даль?
- Ну что ты говоришь, - Чунмён мягко улыбнулся. – Какая это глушь? Один из крупнейших городов империи.
- Ну и зачем пожаловал?
- А разве я не могу навестить своего друга?
Лухань улыбнулся чуть шире и искренней, Чунмён принес за собой запахи сырости, книжной пыли и печёных яблок, а так же едва ощутимый аромат нагретых солнцем песков пустыни. Он развлекал Луханя разговорами и байками из своей университетской жизни, рассказывал о делах их старых общих знакомых. А когда смахнул с прилавка старые, безнадёжно сломанные карманные часы, долго извинялся, неловко махал руками и выглядел настолько смешно и нелепо, что Лухань не выдержал и рассмеялся громко, запрокинув голову и не сдерживая всю свою радость от встречи с другом.
- Ну вот, теперь ты действительно улыбаешься, это хорошо, – у Чунмёна в глазах танцевали блики света, и он совсем не выглядел обиженным, только беспокойные морщинки притаились в уголках губ.
– А то я уже забеспокоился, что за эти три месяца ты разучился смеяться. Лухань, - ладонь Чунмёна на его плече выглядела маленькой и хрупкой, не верилось, что этими самыми маленькими изящными руками маг мог в лёгкую разрушить всё это место. Лухань предпочитал не думать о том, чем занимается его друг помимо преподавания. – Ты выглядишь совсем измотанным.
- Всё в порядке, правда, я в порядке.
Он скорее понял, чем почувствовал, как сильнее сжал его плечо Чунмён.
- Я очень на это надеюсь, Лухань. Жаль, что время летит так быстро. Мне уже пора идти. Дела не ждут.
Часы, на которые мельком взглянул маг, прежде чем положить их обратно во внутренний карман своего пиджака и уйти – работа Луханя, тот еще помнил, как рисовал эскизы, советовался о дизайне и материалах с самим Чунмёном, заказывал все детали в литейной мастерской, а потом ночами собирал весь механизм воедино. Чунмён лишь накладывал потом свои заклятия. Что именно хотел от часов друг, и что именно потом они делали – Лухань так и не узнал, да и не интересовался.
Остальной день прошёл в тишине и спокойствие. Клиентов было как всегда немного. Кто-то приносил хронометры, чтобы сдать их в ремонт, кто-то приходил купить новые. Пару раз забегали мальчишки, любовались на карманные часы, чьи резные блестящие крышки так привлекали их внимание, и вновь убегали заниматься своими таинственными детскими делами. Под конец дня заглянул дед Яо и долго распекал Луханя за невежество, грубость и неуважение к таким важным гостям города. Минсок, или Миньшо, Лухань так и не запомнил имя незнакомца, прибыл в Зелёный город из-за редкой болезни, что обнаружили у нескольких горожан. Чужак оказался лекарем. Но, в общем-то, Луханю было наплевать. Он так и сказал об этом деду Яо, а тот еще пуще бранью разразился. А под конец дал подзатыльник и посоветовал, наконец стать серьезнее и взрослее, а не копить в себе глупые и надуманные обиды.
«Иначе ты совсем сгниешь, глупый мальчишка, и даже Создателю будет неподвластно тебя спасти».
Лухань горько усмехался. Дед Яо не знал, что «мальчишка» уже был сломан.
Вечерние улицы были всё также переполнены народом и весельем. Гудение электрических ламп, мягкий свет волшебных огней, созданных местными умельцами, серое небо с красными отблесками заката, затянутое в тесный корсет из проводов, и последние дирижабли, отходящие из верхнего воздушного порта – всё это составляло повседневность жизни Луханя. Каждый вечер он видел эту картину, возвращаясь из лавки домой, но он так и не разучился наблюдать за этим городом. Он умел находить новые детали в привычном уже пейзаже.
Дом встретил его всё такой же тишиной и темнотой, прятавшейся в углах, обнимающей исподтишка, заставляя чувствовать себя неуютно. Лухань чуть прикрыл глаза, вздохнул и, не снимая обувь, прошёл сразу на кухню. Поставил на старую плиту чайник, достал из ящика банку яблочного повидла и поставил его на стол. У него всегда было два выбора – идти пить в бар с приятелями, или же заливать себя чаем, пока совсем невмоготу станет, а потом лечь спать. Раньше был еще и третий исход событий, но он перестал существовать три месяца как. Лухань прошёл по своей маленькой квартирке, подобрал брошенную с утра одежду, закинул ее в корзину для белья, открыл окно в спальне и поспешил на кухню к закипающему чайнику. На комоде в прихожей стояла пустая овальная рамка.
Зелёный чай с мятой и мелиссой, он всегда заставлял его успокоиться, обдумать все решения, вот только мыслей в последнее время было слишком много. Они убивали и пожирали его изнутри. Все эти «а если бы» и « а может быть» вызывали головную боль, глухое раздражение, и жгучую ядовитую ненависть, в первую очередь к самому себе. Лухань не был дураком, наоборот, он был слишком умным и имел привычку искать во всем причины и тайный смысл. Слишком большая уверенность в том, что он всегда прав подвела его. Разрушила привычный ход жизни. Разрушила саму жизнь. И теперь, сидя на осколках, раскрошившихся кусках собственного бытия, Лухань просто не знал, куда ему двигаться дальше. Некуда было. И почему-то именно сейчас вспомнились те неожиданные слова незнакомца с рынка.
«Твое сердце бьется слишком громко, словно пытается проломить выход из клетки рёбер. Так нельзя. Ты сам загнал себя в ловушку».
Они все считали себя мудрыми и способными давать действенные советы.
Ничем эти слова не спасали, лишь подталкивали к тому, чтобы найти рыжего засранца, заглянуть в затягивающие, не блестящие ни при каком свете глаза, схватить за узкие плечи и хорошенько встряхнуть. Спросить о том, что делать дальше, как выбраться из этой клетки, как вновь обрести свободу, даже если этой свободы никогда не хотелось. И тогда бы Лухань посмотрел, что ответит этот умник.
Лухань никогда этого не сделает. Потому что он терпеть не может всех этих «других». А в особенности лисов, кицуне, хитрых лукавых ублюдков, таких, как Ким Химчан. А в том, что этот Минсок был лисом, Лухань не сомневался. Об этом говорили чужие, словно бы обведенные углём, глаза.
Небо за окном постепенно темнело, говоря о том, что этот день подходит к концу, а новый начнет зарождаться через несколько часов где-то за горизонтом. Чай в чашке почти закончился, а шум на улице стихал. Лухань встал из-за стола, погасил везде свет и без сил упал на кровать, позволив темноте и тишине обнять его со спины, укать в свой страшный одинокий кокон. Он знал, что дни его будут повторяться с завидным постоянством, пока он окончательно не сломается, не рассыплется на тысячи кусочков, как разбитое в дребезги стекло. Ничего больше не изменится. Никогда. Как и та рамка на комоде, больше не будет держать в себе цветное пёстрое фото, полное чужих и никому ненужных воспоминаний о прошедшем.
ГЛАВА II
ГЛАВА II
То, что в городе происходило нечто неправильное, нечто выходящие за рамки обычной шумной жизни, Лухань понял не сразу. Вся эта суета с малейшим налётом истерии, атмосфера сумасшествия, что постоянно витала в воздухе, была привычна и воспринималась как должное, въедалась в кожу и не давала рассмотреть настоящее положение дел, стояла разноцветной дымкой перед глазами, как какое-то наваждение. Мелкие изменения, что происходили с городом и его жителями, просачивались настолько незаметно и медленно, что Лухань заметил неправильное, когда оно уже лежало перед самыми глазами, разве что не плясало, в открытую скаля свои сочащиеся опасным ядом зубы. Первое, что бросилось в глаза настолько явно – ненормально больше количество магов, ненормальное даже для Зелёного города, который являлся отправной точкой, перекрёстком множества дорог, еще больше удивляли их необычно хмурые и серьезные лица, сурово поджатые губы, куча непонятных предметов и суетливость в движениях, словно бы они пытались обогнать само время. Позже Лухань заметил возросшее количество вспышек телепортеров: то тут, то там мелькали их разноцветные искры, перенося людей в неизвестность, небо, полное дирижаблей. Иногда он видел в толпе Минсока и его провожатого из коллегии магов, они то что-то серьёзно обсуждали, не обращая внимания ни на что вокруг, то несли с собой какие-то котомки, очень похожие на те, что носили за собой странствующие аптекари и лекари. Улицы медленно, но верно, как приливной волной, начинало захлёстывать паникой.
Настоящая же причина всех изменений жителям нижнего города стала известна после того, как однажды утром не проснулся сын госпожи Юн. Горестные причитания и слёзы местной гадалки слышал весь торговый район, и весь торговый район в страхе обходил её дом, боясь даже взглянуть. Никого это не спасло.
Город посетила болезнь.
Лухань не знал её названия, да и никогда до этих дней не видел ничего подобного. А количество больных увеличивалось с огромной скоростью. Люди просто не просыпались, и это было страшнее, чем боль, кровь и гниение. Человек медленно таял, будто бы самовольно уходя в чертог мёртвых, забыв обо всех земных заботах.
Среди простого люда начал бродить слух, что болезнь пришла с верхнего города, от знати, и, что никто не видел ни одного больного ёкая, будто бы существа и вовсе не болели. Эти слухи разъедали, как кислота, подрывали доверие, делая из дружелюбных жителей мрачную, стремящуюся казнить любого виновного, толпу, безликую и опасную в своей слепой ярости. В какой-то момент город словно застыл в определённой точке кипения, а потом всё взорвалось и пошло по накатанной. Казалось, город медленно умирал, даже зелень, что всегда бурно росла, и та потускнела. Целые семьи, бросая всё своё имущество, обжитые дома, работу, друзей покидали город. Люди, словно крысы, в панике покидали проклятое место. Некогда весёлые и пёстрые улочки торгового квартала превратились в серое и унылое место. Не было ни громких споров, криков зазывал, никто не предлагал шелка и жемчуг, пропала лавка торговца музыкальными инструментами, даже беспризорники – и те притихли. Остались лишь старики и те, чьих родных уже настигла болезнь. Были и такие, как Лухань, которым терять было нечего, а город и родное обжитое место, было единственным, ради чего стоило жить. Таким людям было сложно поддаться переменам и сорваться с места, кардинально поменяв всё вокруг. Легче было умереть.
Лухань с каждым днём хмурился всё больше, он почти перебрался жить в свою мастерскую. Заказы прибывали и прибывали, а ему банально не хватало времени, чувство усталости и безразличия ко всему скопилось в огромную неподъёмную глыбу и давило, давило, давило, невыносимым грузом пригибало к земле, делая, из похожего на мальчишку часовщика, практически уже совсем взрослого мужчину.
Порой, измотав себя за весь день, Лухань просто на просто засыпал, лёжа грудью на рабочем столе, даже не сняв очки, от чего потом ломило виски и спину, а на переносице уже образовалась небольшая мозоль. Он думал о том, что однажды просто сломается, как все те телепортеры, что приносили ему на починку. Сложный механизм просто не выдерживал нагрузок сотен перемещений, изнашивался быстрее, ослабевал и умирал. Лухань же являлся для него особым доктором, магом-кудесником, целителем, который и днём и ночью корпел над своими пациентами из металла и кожи.
Минсок появился во вторник ближе к вечеру, когда в лавке было пусто и холодно, а у Луханя от усталости и монотонной работы покраснели глаза и мёрзли кончики пальцев, он подслеповато щурился и вглядывался в спокойное лицо ёкая, а тот выглядел… да никак он не выглядел. По Минсоку нельзя было сказать, что он всё еще обижен, и был ли обижен вообще на ту грубость на рынке, лишь некое беспокойство угадывалось в чуть напряженных плечах и подрагивающих руках, а потускневшие рыжие волосы говорил о долгих днях непрерывной работы. Лухань молча принял полуразвалившийся браслет телепортера, назвал примерное время и цену починки и напрягся: Минсок внимательно и как-то испытывающие вглядывался в его глаза, словно пытался что-то отыскать. Спустя пару вечностей, уложившихся в пять секунд, тишину разрезал тихий голос.
- Очень странно, что вы единственный мастер на весь город. Вам бы помощника найти, а то уйдёте в чертог мёртвых не от болезни даже, а от истощения.
Он поклонился Луханю, оставляя того в немом ступоре, и покинул лавку. Часовщика же не покидало неприятное ощущение, будто бы его препарировали прямо тут на месте. Даже возникла абсурдная мысль, что Минсок приходил именно ради Луханя, а сломанное устройство было лишь предлогом. Словно бы он пытался отыскать в Лухане следы начавшейся болезни. Словно бы беспокоился.
Лухань фыркнул, от подобных мыслей веяло идиотизмом и зарождающейся паранойей. Он вернулся к работе, пытаясь не думать, о том, что ёкай был прав на счет подкашивающей Луханя усталости.
- Чанёль, уходил бы ты из города, не известно, очнётся ли твой друг вообще, а так ты хотя бы свою жизнь убережешь.
В это время в таверне скапливалось большое количество народа, в основном мужчины, желая утопить усталость, злость и недовольство в алкоголе. Лухань не любил пьянки, но чувствовал, что ещё немного и он рухнет, а никакого другого выбора не было, и дома его никто не ждал. На самом деле пить не было никакого желания, и он с тоской думал, что придется возвращаться в лавку и спать на неудобном диванчике в подсобке. Пробыв в таверне еще где-то с час и прослушав обрывки разговоров постоянных клиентов, в том числе и уговоры того самого Чанёля, Лухань решил, что уже пора уходить, иначе он позорно вырубится прямо тут как жалкий пьянчужка. Ночные улицы были непривычно пусты и холодны. Следом за ним вышел кто-то ещё.
- Необычно тихо, не так ли? Аж жуть берет.
Лухань обернулся. Глубокий голос, синяки под глазами, волосы, заплетенные в хвост и высокий рост – незнакомец явно был не из коренных жителей города, который поневоле не мог его покинуть.
- Пак Чанёль, а вы, говорят, мастер часов? Вы только не подумывайте, что я из тех приставал, что ищут жалости, просто вы… отличаетесь ото всего этого сброда.
Так и недожавшись ответа, Чанёль вздохнул, засунул руки в карманы своих штанов и зашагал вниз по улице. Его одинокая, чуть сгорбленная фигура слабо освещалась огнём газовых фонарей. Магические погасили еще в первые дни, как стало известно, что в городе эпидемия. Чанёль казался одиноким и потерянным, как щенок, которого бросили хозяева. Наверное, он так же не хотел и боялся возвращаться в пустой дом, где от отчаяния и чувства неизвестности хотелось выть.
Решение пришло к Луханю неожиданно легко.
- Чанёль!
Боясь передумать, он чуть ли не бегом сорвался за замершим посреди дороги парнем.
- Послушай, ты же в этом городе, пока твой друг не выздоровеет? Так? Не хотел бы… не хотел бы ты устроиться ко мне подмастерьем?
- Ты… ты сейчас, наверное, пошутил так, да?
Вдох-выдох.
- Нет. Нисколько. Я абсолютно серьезен. Мне как никогда не хватает помощи, а ты, как мне кажется, подойдешь, потому что отличаешься от всего того сброда.
На последних словах в голосе Луханя прорезается сарказм, а сам он немного ехидно улыбается, смущая Чанёля. Тот рассеяно лохматит свои волосы, превращая и так не слишком аккуратный хвост в нечто, а потом широко и радостно улыбается. И Лухань понимает, что вот прямо сейчас крупно влип, потому что теперь отвязаться от этого большого недоребёнка ему не удастся. Он вздыхает и, в конце концов, предлагает Чанёлю не только у него работать, но и поселиться.
Он мысленно ругает и себя и, в первую очередь, Минсока, когда Чанёль, еще только войдя в его дом, уже роняет с полки всю обувь, неловко мнется, запинается о собственные ноги, в результате чего они оба валяются на полу в тёмном пыльном коридоре. Наверное, это могло бы стать поворотной точкой в жизни Луханя, началом новых отношений, но он уже воспринимает Чанёля как большого беспокойного ребёнка и с ужасом думает, на что же он всё-таки подписался.
Локти нещадно саднит, и рёбра побаливают немного, на плите весело, не в настроение, кипит чайник, а Чанёль примерно сложив руки на коленях, сидит за столом и ждет, пока его угостят чаем. Пустая рамка стоит нетронутой. И слава Создателю, что Чанёль ничего не спросил.
Луханю немного непривычно, что в его доме спустя столько времени, когда он уже начал привыкать к одиночеству, кто-то есть. Что комнаты теперь полны звуками и неловким молчанием, отдающим обжигающим теплом. И те полчаса, что они с Чанёлем сидят на кухне, мирно попивая чай с ромашкой, Лухань узнает, что Чанёль, вообще-то, умеет работать с механизмом, что они с другом устали от своего родного дома и решили путешествовать, в поисках новых впечатлений и друзей. «Да уж, что нашли, то нашли» - грустно улыбается Чанёль, а Лухань молчит, только понимающе смотрит в глаза. А когда Лухань понимает, что постель то, в общем, у него одна, и сообщает об этом Чанёлю, тот лишь смеётся и говорит, что может спать на полу, а если хён не против, то и вместе.
- А разве это будет правильно по отношению к твоему другу, – Лухань выгибает бровь, что порой так бесит его друзей, а в особенности Чунмёна, а Чанёль давится чаем, от чего тот у него аж носом идет, кашляет, колотит своей ладонью по столу и смаргивает слёзы.
- Хён, ты что, ты подумал, что мы с Чихуном… Хён! Да ты… да вот как…
Лухань тихо смеётся, идёт расправлять постель и понимает, что таких тёплых вечеров у него давно не было, и за это он, хоть и чуть-чуть, благодарен в первую очередь Ким Минсоку, за то, что тот подтолкнул к правильному решению. Когда дом привычно окутывает темнотой, как покрывалом, а рядом беспокойно ворочается Чанёль, пытаясь привыкнуть к новому месту и слишком мягкой, отличающейся от жестких гостиничных коек, постели, Лухань думает о том, он надеется, что грядущий день станет чуточку лучше. Хоть на чуть-чуть, хоть на самую малость. Он засыпает, а Чанёль рядом наконец-таки успокаивается и громко сопит прямо в Луханю в затылок.
Утро всё такое же серое и пустынное, на улицах никого, окна домов темнеют провалами окон, а по небу ползут практически фиолетовые тучи, обещая самую настоящую бурю. Лухань с Чанёлем спешат в лавку, свободно продвигаясь по одиноким переулкам, изредка натыкаясь на испуганных мальчишек беспризорников. Воздух стоит густым маревом, словно бы само время остановилось. Словно что-то вот-вот произойдёт.
Удар колокола разрывает эту вязкую тишину самым настоящим взрывом.
На улицу как муравьи из муравейника выползают оставшиеся люди. В воздухе отчётливо пахнет палёным и гарью, хотя никакого пожара нет. Над верхним городом взымается вверх столб дыма, а внезапно подувший ветер развевает полы одежды и бросает в лицо первые капли дождя. Лухань понимает, что не стоит ждать от этого дня ничего хорошего, так же, как это понимает любой человек на этой улице, так же, как Чанёль, бегом сорвавшийся в сторону верхнего города. Каждый из них знает, что означает этот дым – этим утром кто-то ушёл в чертог мёртвых, и скорее всего, даже не один. Городской крематорий вновь начал свою адскую работу по превращению мёртвых в пепел и золу.
Лухань, не разбирая дороги, бредёт в сторону своего магазина. Он будет работать несмотря ни на что. Он будет собирать сломанные механизмы телепортеров. Он будет ждать опустошённого Чанёля, который вернётся через два часа, а в глубине глаз которого поселится смерть и тоска. Они до самой позднего вечера будут принимать заказы, пока не начнёт рябить в глазах, а потом пойдут в незакрывающуюся теперь таверну, будут молча пить. А когда время перейдёт за полночь, вернутся в дом. Всё это будет потом, а пока Лухань бредёт по серым улицам торгового района, а люди отшатываются от него как от прокажённого. Чанёль же со всех ног мчится к госпиталю, чтобы узнать у рыжего, так похожего на лиса, врачевателя, что его друг всё-таки жив, но так близок к смерти.
В среду, в день, когда улицы накрыла стена дождя, пришедшая с Северных гор, Зелёный город закрыли. Не войти и не выйти.
Автор: Svadilfary
Фандом: EXO
Пейринг: Лу Хань / Ким Минсок
Категория: слэш
Жанр: Романтика, Ангст, Фэнтези, AU, Мифические существа
Рейтинг: R
Саммари: Всё дело в том, что Лухань ненавидел всех этих "других": духов природы, ёкаев, демонов и прочую нечисть.
Всё дело было в том, что Минсок являлся этим самым "другим".
Посвящение: моей дорогой и прекрасной Вике
От Автора: Дело было перед Питером, и я долго уговаривала написать с Викой в соавторстве мааааалюсенький драббл по СуТао
Сошлись на том, что я пишу ей макси по луминам. Так вот, пишу, если вам кажется, что я ничего не делаю, то это не так. Примечание: действие происходит в том же мире, что и в "За маской Бога", "Тонкий механизм", "Звезды на дне".
ГЛАВА I
ГЛАВА I
- Не дотрагивайся до меня, - Лухань с презрением посмотрел на человека перед ним, хотя он никогда бы не смог назвать это существо человеком. Стоило лишь взглянуть на раскосые, словно бы обведенные углем, глаза, что никогда не блестят даже на солнце, сразу понимаешь – этот принадлежит к иной расе: духам, демонам, ёкаем. – Больше никогда не пытайся дотрагиваться до меня. Пожалуйста.
Он сложил руки на груди в бессознательном защитном жесте, сминая белую рубашку, сжимая губы в тонкую полоску, всем своим видом выражая недовольство и возмущение.
Глаза существа как будто бы в удивлении расширились, а рот открылся в беззвучно идеальном «о», но в глубине тёмного зрачка и на поверхности радужки ничего не видно, ни тени эмоций, словно тёмная бездна, поглощающая свет. Представитель коллегии магов, сопровождающий незнакомца, недовольно щёлкнул языком и покачал головой, Лухань же лишь равнодушно склонил голову в своеобразном знаке прощания, поклонился дедушке Яо и, забрав свои покупки, направился в сторону выхода с рынка гордо выпрямив спину. Тут же стали слышны извинения и объяснения, что этот наглый мальчишка Лухань всегда так себя так вёл с «другими», и что не стоило обращать внимание на его странности, и уж тем более обижаться.
Лухань фыркнул и ускорил шаг.
Его неприязнь к бессмертным существам возникла давно, и он даже не помнил когда именно. И если Богов, духов-хранителей этого мира, он уважал, как и все остальные люди, то многочисленную нечисть на дух не переносил. Не то, чтобы в его детстве произошла какая-то трагедия, нет, никто не похищал его, родителей не убивали, даже проклятий не насылали, просто то, как смотрел весь этот народ на смертных, безмерно раздражало. Всё это превосходство, брезгливый интерес, или же печаль и жалость к мимолётной, не вечной жизни людей, заставляло Луханя чувствовать себя таким жалким, никчёмным, незначительным. Или же, возможно, где-то в глубине своей души, он просто напросто завидовал возможностям и совершенству этих существ, потому что сам Лухань был отнюдь не идеален во всей этой своей хрупкой болезненной красоте. Хотя он бы никогда в этом никому не признался. Даже самому себе.
Зелёный город, как и всегда, просыпался с раннего утра, пестрил красками, новыми лицами, шумел, как море, своими голосами, и все время был в движении, хотя и стоял на месте. Являясь одним из крупнейших воздушных портов, город ежедневно принимал в свои объятия огромное количество путешественников, исследователей, бардов, торговцев и множество другого колоритного народа. В торговом квартале же и яблоку негде было упасть: то тут, то там сновали беспризорники, кто-то обсуждал последние новости, а кто-то рассматривал прилавки. Женщины кричали на детей, мужья кричали на жен. Где-то недалеко были слышны отголоски начинающейся драки. Город жил своей сумбурной яркой жизнью.
Лухань спешил обратно в свою лавку, по пути здороваясь со знакомыми торговцами и просто приятелями, дарил мимолётную улыбку детям и девушкам, вежливо пропускал богатых дам и господ и с ловкостью избегал местных беспризорников, которые славились своим умением залезть в чужой карман. До открытия лавки оставалось еще несколько часов, но Лухань предпочитал приходить заранее, чтобы проверить на месте ли инструменты, заполнить витрины новым товаром и принести запасных деталей, чтобы потом не бегать в поисках той или иной шестеренки. Да и торчать просто так, одному, в своей пустой холодной квартире он не любил.
Полутёмное помещение часовой мастерской встретило тишиной, разбавляемой синхронным тиканьем около пяти десятков различных хронометров, но к этому звуку Лухань привык на столько, что даже не замечал его. Так люди не слышат звук биения собственного сердца. Он включил лампу только над прилавком, оставляя большую часть помещения в полутьме, проверил, всё ли на месте, хватает ли нужных деталей: хрупких шестерёнок, тонких шурупов, резных стрелок и прочих мелких запчастей; кое-где смахнул пыль и, нацепив на лоб очки с несколькими увеличительными линзами, разместился за прилавком в ожидании посетителей.
Мастер-часовщик не была основной профессией Луханя, и она не приносила большого дохода, но ему нравилось возиться с хрупким механизмом часов, он любил проводить время в своей лавке, наблюдая затем, как в рассеянном свете лампы танцуют пылинки. И то, как он помогал восстановить времени свой ход, медленно отсчитывать неумолимый бег секунд, приносило ему необъяснимое успокоение, словно медитация. Лухань сам – как часы, как маленькая птичка, заключённая в плен из стрелок, стекла и металлического корпуса. Он даже научился говорить точное время, не глядя на чёрные деления циферблата, по своей сути всё это было особого рода магией. Вот только в последнее время механизм Луханя нарушился, сбился, и внутренние стрелки то спешили, то безбожно опаздывали, словно не могли понять, как им быть дальше.
«Оставил тебя, маленькая птичка, твой хозяин. Ушёл, бросив в клетке из шестерёнок». – Смеялся лис Ким Химчан, а Луханю хотелось разбить его красивое лицо с хрупкими чертами-линиями бровей, губ и скул. Проломить голову старинными часами, чтобы посмотреть, как белые, белее снега, волосы окрасятся в ярко-красный цвет. Но Лухань только едва-едва улыбался и просил посетителя покинуть помещение, если тот не собирался ничего покупать. Он – занятой человек, а не шут, развлекающий каждого приходящего.
Вот только Ким Химчан был прав, Лухань и сам это знал. Знал, что брошен, как ненужная, сломанная вещь, как треснувшая погнутая деталь некогда цельного механизма. Заменён, на что-то более надёжное и подходящее.
Хотя он сам всё разрушил собственными руками.
Звон дверного колокольчика отвлёк его от самокопаний.
Посетитель был знаком Луханю, можно было сказать, что тот являлся его другом. Ким Чунмён состоял в коллегии магов, был преподавателем в университете и весьма рассеянным человеком. Лухань знал, что этим своим видом милого безобидного простачка, Чунмён часто вводил в заблуждение своих студентов. Они намеревались сесть на шею непутёвому профессору, весело провести время до конца семестра и беззаботно сдать экзамен. Да вот только ничего не выходило. Ким Чунмён имел одну особенность – опускать на дно отчаяния и безысходности несчастных, не обременённых знаниями и желанием учиться, студентов внезапными контрольными, проектами, мягким издевательством и твердым намерением не допускать поблажек никому. И, в общем, он был таким человеком, что спокойно выносил любые высказывания Луханя.
- Ого, и как вы, профессор, выбили время для посещения такого одинокого меня, да еще в такую глушь и даль?
- Ну что ты говоришь, - Чунмён мягко улыбнулся. – Какая это глушь? Один из крупнейших городов империи.
- Ну и зачем пожаловал?
- А разве я не могу навестить своего друга?
Лухань улыбнулся чуть шире и искренней, Чунмён принес за собой запахи сырости, книжной пыли и печёных яблок, а так же едва ощутимый аромат нагретых солнцем песков пустыни. Он развлекал Луханя разговорами и байками из своей университетской жизни, рассказывал о делах их старых общих знакомых. А когда смахнул с прилавка старые, безнадёжно сломанные карманные часы, долго извинялся, неловко махал руками и выглядел настолько смешно и нелепо, что Лухань не выдержал и рассмеялся громко, запрокинув голову и не сдерживая всю свою радость от встречи с другом.
- Ну вот, теперь ты действительно улыбаешься, это хорошо, – у Чунмёна в глазах танцевали блики света, и он совсем не выглядел обиженным, только беспокойные морщинки притаились в уголках губ.
– А то я уже забеспокоился, что за эти три месяца ты разучился смеяться. Лухань, - ладонь Чунмёна на его плече выглядела маленькой и хрупкой, не верилось, что этими самыми маленькими изящными руками маг мог в лёгкую разрушить всё это место. Лухань предпочитал не думать о том, чем занимается его друг помимо преподавания. – Ты выглядишь совсем измотанным.
- Всё в порядке, правда, я в порядке.
Он скорее понял, чем почувствовал, как сильнее сжал его плечо Чунмён.
- Я очень на это надеюсь, Лухань. Жаль, что время летит так быстро. Мне уже пора идти. Дела не ждут.
Часы, на которые мельком взглянул маг, прежде чем положить их обратно во внутренний карман своего пиджака и уйти – работа Луханя, тот еще помнил, как рисовал эскизы, советовался о дизайне и материалах с самим Чунмёном, заказывал все детали в литейной мастерской, а потом ночами собирал весь механизм воедино. Чунмён лишь накладывал потом свои заклятия. Что именно хотел от часов друг, и что именно потом они делали – Лухань так и не узнал, да и не интересовался.
Остальной день прошёл в тишине и спокойствие. Клиентов было как всегда немного. Кто-то приносил хронометры, чтобы сдать их в ремонт, кто-то приходил купить новые. Пару раз забегали мальчишки, любовались на карманные часы, чьи резные блестящие крышки так привлекали их внимание, и вновь убегали заниматься своими таинственными детскими делами. Под конец дня заглянул дед Яо и долго распекал Луханя за невежество, грубость и неуважение к таким важным гостям города. Минсок, или Миньшо, Лухань так и не запомнил имя незнакомца, прибыл в Зелёный город из-за редкой болезни, что обнаружили у нескольких горожан. Чужак оказался лекарем. Но, в общем-то, Луханю было наплевать. Он так и сказал об этом деду Яо, а тот еще пуще бранью разразился. А под конец дал подзатыльник и посоветовал, наконец стать серьезнее и взрослее, а не копить в себе глупые и надуманные обиды.
«Иначе ты совсем сгниешь, глупый мальчишка, и даже Создателю будет неподвластно тебя спасти».
Лухань горько усмехался. Дед Яо не знал, что «мальчишка» уже был сломан.
Вечерние улицы были всё также переполнены народом и весельем. Гудение электрических ламп, мягкий свет волшебных огней, созданных местными умельцами, серое небо с красными отблесками заката, затянутое в тесный корсет из проводов, и последние дирижабли, отходящие из верхнего воздушного порта – всё это составляло повседневность жизни Луханя. Каждый вечер он видел эту картину, возвращаясь из лавки домой, но он так и не разучился наблюдать за этим городом. Он умел находить новые детали в привычном уже пейзаже.
Дом встретил его всё такой же тишиной и темнотой, прятавшейся в углах, обнимающей исподтишка, заставляя чувствовать себя неуютно. Лухань чуть прикрыл глаза, вздохнул и, не снимая обувь, прошёл сразу на кухню. Поставил на старую плиту чайник, достал из ящика банку яблочного повидла и поставил его на стол. У него всегда было два выбора – идти пить в бар с приятелями, или же заливать себя чаем, пока совсем невмоготу станет, а потом лечь спать. Раньше был еще и третий исход событий, но он перестал существовать три месяца как. Лухань прошёл по своей маленькой квартирке, подобрал брошенную с утра одежду, закинул ее в корзину для белья, открыл окно в спальне и поспешил на кухню к закипающему чайнику. На комоде в прихожей стояла пустая овальная рамка.
Зелёный чай с мятой и мелиссой, он всегда заставлял его успокоиться, обдумать все решения, вот только мыслей в последнее время было слишком много. Они убивали и пожирали его изнутри. Все эти «а если бы» и « а может быть» вызывали головную боль, глухое раздражение, и жгучую ядовитую ненависть, в первую очередь к самому себе. Лухань не был дураком, наоборот, он был слишком умным и имел привычку искать во всем причины и тайный смысл. Слишком большая уверенность в том, что он всегда прав подвела его. Разрушила привычный ход жизни. Разрушила саму жизнь. И теперь, сидя на осколках, раскрошившихся кусках собственного бытия, Лухань просто не знал, куда ему двигаться дальше. Некуда было. И почему-то именно сейчас вспомнились те неожиданные слова незнакомца с рынка.
«Твое сердце бьется слишком громко, словно пытается проломить выход из клетки рёбер. Так нельзя. Ты сам загнал себя в ловушку».
Они все считали себя мудрыми и способными давать действенные советы.
Ничем эти слова не спасали, лишь подталкивали к тому, чтобы найти рыжего засранца, заглянуть в затягивающие, не блестящие ни при каком свете глаза, схватить за узкие плечи и хорошенько встряхнуть. Спросить о том, что делать дальше, как выбраться из этой клетки, как вновь обрести свободу, даже если этой свободы никогда не хотелось. И тогда бы Лухань посмотрел, что ответит этот умник.
Лухань никогда этого не сделает. Потому что он терпеть не может всех этих «других». А в особенности лисов, кицуне, хитрых лукавых ублюдков, таких, как Ким Химчан. А в том, что этот Минсок был лисом, Лухань не сомневался. Об этом говорили чужие, словно бы обведенные углём, глаза.
Небо за окном постепенно темнело, говоря о том, что этот день подходит к концу, а новый начнет зарождаться через несколько часов где-то за горизонтом. Чай в чашке почти закончился, а шум на улице стихал. Лухань встал из-за стола, погасил везде свет и без сил упал на кровать, позволив темноте и тишине обнять его со спины, укать в свой страшный одинокий кокон. Он знал, что дни его будут повторяться с завидным постоянством, пока он окончательно не сломается, не рассыплется на тысячи кусочков, как разбитое в дребезги стекло. Ничего больше не изменится. Никогда. Как и та рамка на комоде, больше не будет держать в себе цветное пёстрое фото, полное чужих и никому ненужных воспоминаний о прошедшем.
ГЛАВА II
ГЛАВА II
То, что в городе происходило нечто неправильное, нечто выходящие за рамки обычной шумной жизни, Лухань понял не сразу. Вся эта суета с малейшим налётом истерии, атмосфера сумасшествия, что постоянно витала в воздухе, была привычна и воспринималась как должное, въедалась в кожу и не давала рассмотреть настоящее положение дел, стояла разноцветной дымкой перед глазами, как какое-то наваждение. Мелкие изменения, что происходили с городом и его жителями, просачивались настолько незаметно и медленно, что Лухань заметил неправильное, когда оно уже лежало перед самыми глазами, разве что не плясало, в открытую скаля свои сочащиеся опасным ядом зубы. Первое, что бросилось в глаза настолько явно – ненормально больше количество магов, ненормальное даже для Зелёного города, который являлся отправной точкой, перекрёстком множества дорог, еще больше удивляли их необычно хмурые и серьезные лица, сурово поджатые губы, куча непонятных предметов и суетливость в движениях, словно бы они пытались обогнать само время. Позже Лухань заметил возросшее количество вспышек телепортеров: то тут, то там мелькали их разноцветные искры, перенося людей в неизвестность, небо, полное дирижаблей. Иногда он видел в толпе Минсока и его провожатого из коллегии магов, они то что-то серьёзно обсуждали, не обращая внимания ни на что вокруг, то несли с собой какие-то котомки, очень похожие на те, что носили за собой странствующие аптекари и лекари. Улицы медленно, но верно, как приливной волной, начинало захлёстывать паникой.
Настоящая же причина всех изменений жителям нижнего города стала известна после того, как однажды утром не проснулся сын госпожи Юн. Горестные причитания и слёзы местной гадалки слышал весь торговый район, и весь торговый район в страхе обходил её дом, боясь даже взглянуть. Никого это не спасло.
Город посетила болезнь.
Лухань не знал её названия, да и никогда до этих дней не видел ничего подобного. А количество больных увеличивалось с огромной скоростью. Люди просто не просыпались, и это было страшнее, чем боль, кровь и гниение. Человек медленно таял, будто бы самовольно уходя в чертог мёртвых, забыв обо всех земных заботах.
Среди простого люда начал бродить слух, что болезнь пришла с верхнего города, от знати, и, что никто не видел ни одного больного ёкая, будто бы существа и вовсе не болели. Эти слухи разъедали, как кислота, подрывали доверие, делая из дружелюбных жителей мрачную, стремящуюся казнить любого виновного, толпу, безликую и опасную в своей слепой ярости. В какой-то момент город словно застыл в определённой точке кипения, а потом всё взорвалось и пошло по накатанной. Казалось, город медленно умирал, даже зелень, что всегда бурно росла, и та потускнела. Целые семьи, бросая всё своё имущество, обжитые дома, работу, друзей покидали город. Люди, словно крысы, в панике покидали проклятое место. Некогда весёлые и пёстрые улочки торгового квартала превратились в серое и унылое место. Не было ни громких споров, криков зазывал, никто не предлагал шелка и жемчуг, пропала лавка торговца музыкальными инструментами, даже беспризорники – и те притихли. Остались лишь старики и те, чьих родных уже настигла болезнь. Были и такие, как Лухань, которым терять было нечего, а город и родное обжитое место, было единственным, ради чего стоило жить. Таким людям было сложно поддаться переменам и сорваться с места, кардинально поменяв всё вокруг. Легче было умереть.
Лухань с каждым днём хмурился всё больше, он почти перебрался жить в свою мастерскую. Заказы прибывали и прибывали, а ему банально не хватало времени, чувство усталости и безразличия ко всему скопилось в огромную неподъёмную глыбу и давило, давило, давило, невыносимым грузом пригибало к земле, делая, из похожего на мальчишку часовщика, практически уже совсем взрослого мужчину.
Порой, измотав себя за весь день, Лухань просто на просто засыпал, лёжа грудью на рабочем столе, даже не сняв очки, от чего потом ломило виски и спину, а на переносице уже образовалась небольшая мозоль. Он думал о том, что однажды просто сломается, как все те телепортеры, что приносили ему на починку. Сложный механизм просто не выдерживал нагрузок сотен перемещений, изнашивался быстрее, ослабевал и умирал. Лухань же являлся для него особым доктором, магом-кудесником, целителем, который и днём и ночью корпел над своими пациентами из металла и кожи.
Минсок появился во вторник ближе к вечеру, когда в лавке было пусто и холодно, а у Луханя от усталости и монотонной работы покраснели глаза и мёрзли кончики пальцев, он подслеповато щурился и вглядывался в спокойное лицо ёкая, а тот выглядел… да никак он не выглядел. По Минсоку нельзя было сказать, что он всё еще обижен, и был ли обижен вообще на ту грубость на рынке, лишь некое беспокойство угадывалось в чуть напряженных плечах и подрагивающих руках, а потускневшие рыжие волосы говорил о долгих днях непрерывной работы. Лухань молча принял полуразвалившийся браслет телепортера, назвал примерное время и цену починки и напрягся: Минсок внимательно и как-то испытывающие вглядывался в его глаза, словно пытался что-то отыскать. Спустя пару вечностей, уложившихся в пять секунд, тишину разрезал тихий голос.
- Очень странно, что вы единственный мастер на весь город. Вам бы помощника найти, а то уйдёте в чертог мёртвых не от болезни даже, а от истощения.
Он поклонился Луханю, оставляя того в немом ступоре, и покинул лавку. Часовщика же не покидало неприятное ощущение, будто бы его препарировали прямо тут на месте. Даже возникла абсурдная мысль, что Минсок приходил именно ради Луханя, а сломанное устройство было лишь предлогом. Словно бы он пытался отыскать в Лухане следы начавшейся болезни. Словно бы беспокоился.
Лухань фыркнул, от подобных мыслей веяло идиотизмом и зарождающейся паранойей. Он вернулся к работе, пытаясь не думать, о том, что ёкай был прав на счет подкашивающей Луханя усталости.
- Чанёль, уходил бы ты из города, не известно, очнётся ли твой друг вообще, а так ты хотя бы свою жизнь убережешь.
В это время в таверне скапливалось большое количество народа, в основном мужчины, желая утопить усталость, злость и недовольство в алкоголе. Лухань не любил пьянки, но чувствовал, что ещё немного и он рухнет, а никакого другого выбора не было, и дома его никто не ждал. На самом деле пить не было никакого желания, и он с тоской думал, что придется возвращаться в лавку и спать на неудобном диванчике в подсобке. Пробыв в таверне еще где-то с час и прослушав обрывки разговоров постоянных клиентов, в том числе и уговоры того самого Чанёля, Лухань решил, что уже пора уходить, иначе он позорно вырубится прямо тут как жалкий пьянчужка. Ночные улицы были непривычно пусты и холодны. Следом за ним вышел кто-то ещё.
- Необычно тихо, не так ли? Аж жуть берет.
Лухань обернулся. Глубокий голос, синяки под глазами, волосы, заплетенные в хвост и высокий рост – незнакомец явно был не из коренных жителей города, который поневоле не мог его покинуть.
- Пак Чанёль, а вы, говорят, мастер часов? Вы только не подумывайте, что я из тех приставал, что ищут жалости, просто вы… отличаетесь ото всего этого сброда.
Так и недожавшись ответа, Чанёль вздохнул, засунул руки в карманы своих штанов и зашагал вниз по улице. Его одинокая, чуть сгорбленная фигура слабо освещалась огнём газовых фонарей. Магические погасили еще в первые дни, как стало известно, что в городе эпидемия. Чанёль казался одиноким и потерянным, как щенок, которого бросили хозяева. Наверное, он так же не хотел и боялся возвращаться в пустой дом, где от отчаяния и чувства неизвестности хотелось выть.
Решение пришло к Луханю неожиданно легко.
- Чанёль!
Боясь передумать, он чуть ли не бегом сорвался за замершим посреди дороги парнем.
- Послушай, ты же в этом городе, пока твой друг не выздоровеет? Так? Не хотел бы… не хотел бы ты устроиться ко мне подмастерьем?
- Ты… ты сейчас, наверное, пошутил так, да?
Вдох-выдох.
- Нет. Нисколько. Я абсолютно серьезен. Мне как никогда не хватает помощи, а ты, как мне кажется, подойдешь, потому что отличаешься от всего того сброда.
На последних словах в голосе Луханя прорезается сарказм, а сам он немного ехидно улыбается, смущая Чанёля. Тот рассеяно лохматит свои волосы, превращая и так не слишком аккуратный хвост в нечто, а потом широко и радостно улыбается. И Лухань понимает, что вот прямо сейчас крупно влип, потому что теперь отвязаться от этого большого недоребёнка ему не удастся. Он вздыхает и, в конце концов, предлагает Чанёлю не только у него работать, но и поселиться.
Он мысленно ругает и себя и, в первую очередь, Минсока, когда Чанёль, еще только войдя в его дом, уже роняет с полки всю обувь, неловко мнется, запинается о собственные ноги, в результате чего они оба валяются на полу в тёмном пыльном коридоре. Наверное, это могло бы стать поворотной точкой в жизни Луханя, началом новых отношений, но он уже воспринимает Чанёля как большого беспокойного ребёнка и с ужасом думает, на что же он всё-таки подписался.
Локти нещадно саднит, и рёбра побаливают немного, на плите весело, не в настроение, кипит чайник, а Чанёль примерно сложив руки на коленях, сидит за столом и ждет, пока его угостят чаем. Пустая рамка стоит нетронутой. И слава Создателю, что Чанёль ничего не спросил.
Луханю немного непривычно, что в его доме спустя столько времени, когда он уже начал привыкать к одиночеству, кто-то есть. Что комнаты теперь полны звуками и неловким молчанием, отдающим обжигающим теплом. И те полчаса, что они с Чанёлем сидят на кухне, мирно попивая чай с ромашкой, Лухань узнает, что Чанёль, вообще-то, умеет работать с механизмом, что они с другом устали от своего родного дома и решили путешествовать, в поисках новых впечатлений и друзей. «Да уж, что нашли, то нашли» - грустно улыбается Чанёль, а Лухань молчит, только понимающе смотрит в глаза. А когда Лухань понимает, что постель то, в общем, у него одна, и сообщает об этом Чанёлю, тот лишь смеётся и говорит, что может спать на полу, а если хён не против, то и вместе.
- А разве это будет правильно по отношению к твоему другу, – Лухань выгибает бровь, что порой так бесит его друзей, а в особенности Чунмёна, а Чанёль давится чаем, от чего тот у него аж носом идет, кашляет, колотит своей ладонью по столу и смаргивает слёзы.
- Хён, ты что, ты подумал, что мы с Чихуном… Хён! Да ты… да вот как…
Лухань тихо смеётся, идёт расправлять постель и понимает, что таких тёплых вечеров у него давно не было, и за это он, хоть и чуть-чуть, благодарен в первую очередь Ким Минсоку, за то, что тот подтолкнул к правильному решению. Когда дом привычно окутывает темнотой, как покрывалом, а рядом беспокойно ворочается Чанёль, пытаясь привыкнуть к новому месту и слишком мягкой, отличающейся от жестких гостиничных коек, постели, Лухань думает о том, он надеется, что грядущий день станет чуточку лучше. Хоть на чуть-чуть, хоть на самую малость. Он засыпает, а Чанёль рядом наконец-таки успокаивается и громко сопит прямо в Луханю в затылок.
Утро всё такое же серое и пустынное, на улицах никого, окна домов темнеют провалами окон, а по небу ползут практически фиолетовые тучи, обещая самую настоящую бурю. Лухань с Чанёлем спешат в лавку, свободно продвигаясь по одиноким переулкам, изредка натыкаясь на испуганных мальчишек беспризорников. Воздух стоит густым маревом, словно бы само время остановилось. Словно что-то вот-вот произойдёт.
Удар колокола разрывает эту вязкую тишину самым настоящим взрывом.
На улицу как муравьи из муравейника выползают оставшиеся люди. В воздухе отчётливо пахнет палёным и гарью, хотя никакого пожара нет. Над верхним городом взымается вверх столб дыма, а внезапно подувший ветер развевает полы одежды и бросает в лицо первые капли дождя. Лухань понимает, что не стоит ждать от этого дня ничего хорошего, так же, как это понимает любой человек на этой улице, так же, как Чанёль, бегом сорвавшийся в сторону верхнего города. Каждый из них знает, что означает этот дым – этим утром кто-то ушёл в чертог мёртвых, и скорее всего, даже не один. Городской крематорий вновь начал свою адскую работу по превращению мёртвых в пепел и золу.
Лухань, не разбирая дороги, бредёт в сторону своего магазина. Он будет работать несмотря ни на что. Он будет собирать сломанные механизмы телепортеров. Он будет ждать опустошённого Чанёля, который вернётся через два часа, а в глубине глаз которого поселится смерть и тоска. Они до самой позднего вечера будут принимать заказы, пока не начнёт рябить в глазах, а потом пойдут в незакрывающуюся теперь таверну, будут молча пить. А когда время перейдёт за полночь, вернутся в дом. Всё это будет потом, а пока Лухань бредёт по серым улицам торгового района, а люди отшатываются от него как от прокажённого. Чанёль же со всех ног мчится к госпиталю, чтобы узнать у рыжего, так похожего на лиса, врачевателя, что его друг всё-таки жив, но так близок к смерти.
В среду, в день, когда улицы накрыла стена дождя, пришедшая с Северных гор, Зелёный город закрыли. Не войти и не выйти.
@темы: Korean, EXO, Exo-K, Exo-M, Xiumin, юлика, Пока время не прекратит свой бег, Фанфики, K-pop
-
-
16.07.2014 в 21:53И ужасно хочется узнать, что дальше *__*