Автор: Птица Ёж (Svadilfary)
Бета: Кукушечка
Пейринг: Лухань/Минсок
Рейтинг: PG-13
Жанр: AU, романтика, ангст, и куча всего
Размер: коллекция драбблов (будет пополнятся)
Посвящение: Посвящаю любимому соавтору Вике, благодаря которой и для которой пишу. А так же прекрасной Roxcity, которая вдохновляет меня своими идеями.
Публикация: НИКУДА
NEW!!!
[Something only we know]
Сосед Луханя, мягко говоря, странный. И нет, он не какой-нибудь гик, сутками напролет сидящий у своего лэптопа. И не безумный фанат Звездного пути, как некий Пак Чанель со второго курса физмата. Нет. Но странность Минсока в том, что тот практически ни с кем не общается кроме, пожалуй, угрюмого соотечественника Луханя, который учится на первом курсе. А еще Минсок практически не появляется в их комнате в общежитии, а когда его можно застать на месте, то он либо учит, либо спит. А еще Минсок ест из одноразовой посуды. Всегда. И это самое странное.
На самом деле, переезжая в Корею из родного Китая, и переводясь в один из университетов, Лухань думал, что сосед ему достанется милый и добрый, которого всегда можно будет обнять, ущипнуть и все в таком же духе. Но при такой замкнутости Минсока, тактильному маньяку Луханю приходится трудно. Хотя он очень старается узнать соседа ближе, насколько это возможно.
Постепенно, шаг за шагом, когда каждый равен миллиметру, если не меньше, Лухань узнает, что Минсок пьет очень много кофе. Что он часто не высыпается, не смотря на то, что Лухань практически всегда заставал его именно спящим. Что у него мерзнут кисти рук, если он долго сидит у ноутбука. Что Минсок любит полосатые водолазки, футболки с треугольным вырезом и безразмерные толстовки. У Минсока плохое зрение, и он так по лисьи щурит свои глаза, что у Луханя внутри будто бы тысячи фейерверков взрываются. А еще у Минсока не настоящий рыжий цвет волос, это Лухань замечает, когда видит отросшие черные корни соседа.
На самом деле всего этого настолько мало, что расстояние между ними сокращается со скоростью улитки. Но Лухань действительно старается. Он пытается не шуметь, когда Минсок спит или учится. Он приносит ему горячий, обжигающий кофе в кружке-супнице по вечерам, когда Минсок натягивает растянувшиеся рукава своей старой водолазки на озябшие руки. И Лухань надеется, что Минсок все же разглядит его, потому что иногда, когда трудно и безнадежно, Луханю просто хочется прижать к себе Минсока, до хруста в ребрах, и никогда не отпускать. Просто держать рядом с собой. Спрятать за пазуху. Скрыть ото всех. Потому что Лухань собственник. И ему очень мало Минсока.
Безумный ритм собственной жизни убивает Минсока. И бесконечный замкнутый круг из: учеба – работа – общага – учеба – и так до бесконечности превращается в серый торнадо, с каждым оборотом набирающий скорость. И Минсок практически не замечает ничего вокруг, разве что Тао чуть ли не за ручку водит его в столовую, и, не расставаясь со своим мобильником, пересказывает последние новости и сплетни.
«А то ты совсем отстанешь от жизни гэ»
Минсок не обращает внимания на окружающих его людей. Совсем. До поры до времени.
И собственный сосед, о котором Минсок знал лишь, что того зовут Лухань, он перевелся во втором семестре из Китая, и что он очень, очень красив, начинает удивлять все больше и больше. Минсок совсем не ожидает внимания от такого, как Лухань, потому что их миры слишком разные, и для него Лухань что-то эфемерное, что-то яркое, очень отличающееся от серого, замкнувшего себя в свой монохромный вихрь Минсока. Поэтому когда Лухань в первый раз приносит ему большую чашку черного кофе, у Минсока где-то за ребрами рождается сверхновая.
И он, спустя месяцы, наконец-то начинает приглядываться к соседу. И с удивлением замечает, что тот старается не мешать ему, когда сам Минсок занят учебой. Что старается держать комнату в относительном порядке, а свои вещи держит только на отведенных ему полках. Все это копится отдельным знанием в первом ряду памяти Минсока и заставляет звезду за ребрами гореть все ярче.
А еще Минсок с удивлением понимает, что Лухань, в отличие от него, любит зеленый чай, а вместе с ним разноцветную карамель.
И Минсок следит за тем, чтобы чайные пакетики не исчезали из коробки, стоящей на одной из кухонных полок. Так же он втайне от самого Луханя пополняет его запасы конфет.
Лухань любит, когда в комнате чуть прохладно. Минсок, не смотря на то, что часто мерзнет, старается как можно чаще проветривать комнату.
Но самым неожиданным и приятным сюрпризом становится то, что Лухань приглашает уставшего, практически убитого работой, Минсока, разделить с ним поздний ужин.
Первые минуты они неловко молчат. Но потом, разговор завязывается сам собой. И Минсок выясняет, что Лухань вовсе не такой эфемерный, каким казался поначалу, что совершенно не мешает ему оставаться все так...
И Минсок выясняет, что Лухань вовсе не такой эфемерный, каким казался поначалу, что совершенно не мешает ему оставаться все таким же прекрасным.
Лухань наконец-то понимает настоящую причину ненависти Минсока к нормальной посуде – тот работает посудомойщиком в ресторане в вечернюю смену. И после восьми часов скобления всей кухонной утвари совершенно не хочется прикасаться к своей.
И Лухань даже не смеется. Просто сочувственно накрывает ладонь Минсока своей, зажигая на дне его глаз искры теплой благодарности и какой-то даже нежности. Когда же он, скидывая пустые тарелки в раковину, как бы невзначай бросает: «Если хочешь, я буду мыть твою посуду за тебя, потому что нужно, чтобы у тебя в жизни было что-то свое собственное, пусть и банальная тарелка». – Минсок подходит к нему, обнимает со спины и утыкается лбом между лопаток, Лухань понимает, что расстояние между ними сократилось до размеров пары шагов, которые можно с легкостью сократить и наконец-то обнять своего человека. Бесконечно родного. И бесконечно собственного.
[Everything]
Минсок помнит, что первые нападения Кайдзю случились, когда Луханю было лишь тринадцать, впрочем, как и самому Минсоку. Только вот не он провел три дня в подвале полуразрушенного дома, тихо плача у трупа старшего брата. И если когда-то Лухань и был славным добрым мальчиком, то те три дня стерли все. Сейчас он больше похож на язвящую сволочь.
«Миньшо, ты совсем мне не подходишь в качестве второго пилота. Рост же маленький». – И колючая усмешка на кончиках губ.
Вот только соединяться разумами, обмениваться воспоминаниями и чувствами им все-таки приходится. Стопроцентная синхронизация.
Когда базовые испытания закончены, Лухань выбирается из кабины Егеря первым – злой как демон. И сразу же влепляет хук справа, выбравшемуся следом Минсоку.
Ничего это не меняет.
Процесс влезания в шкуры друг друга уже запущен.
Когда они вдвоем, как команда, разделывают под орех своего первого Кайдзю третьего уровня, им обоим уже по двадцать лет.
Лухань помнит, что Минсок пригрозил отцу с голыми руками пойти против чудовищ, если тот не позволит ему вступить в программу «Егерь». Той зимой скончался от радиационного излучения друг и наставник Минсока, пилот первого поколения, Ким Чунмен.
И, может быть, душа и рассудок Минсока не так изранены болью и потерями, как у Луханя, но шрамы и там, и там, тоже не маленькие. Они все чего-то лишились в этой неравной борьбе, где для монстров иных миров всё человечество не более чем рой навозных мух.
Этот почти бесконечный дрифт позволяет соединить разорванные клочки обеих душ во что-то цельное, общее, пускай не для одного человека, а для двоих.
Они могли бы стать братьями, любовниками, даже мужьями, наверное, ведь всем плевать на то, с кем ты спишь, когда весь мир на пороге апокалипсиса, но они не являются ни первым, ни вторым, ни даже третьим. Они настолько вросли под кожу друг другу, что названия их отношений ни на одном земном языке просто не существует. У них две жизни, соединенные в одну общую, на двоих, да так, что Минсок прекрасно помнит, что Лухань еще с детства любил соленый ветер моря, и когда-то надеялся стать знаменитым футболистом.
Лухань же, иногда, практически может ощутить на собственных щеках слезы Минсока в день похорон его лучшего друга и наставника.
Что не мешает ему все так же говорить Минсоку, что тот не подходит ему ни по одному параметру.
«Ты слишком маленький, Миньшо».
Когда Луханю практически выжигает мозг, при сражении с Кайдзю четвертого уровня, а в личном деле ставят штамп «отставка», им исполняется двадцать три года.
Минсок уходит вслед за Луханем. И дело даже не в том, что второго пилота ему будут подыскивать очень долго, а в результате достанется какой-нибудь зеленый курсант. Или даже не в том, что их родного Егеря невозможно восстановить.
Просто для Минсока – Лухань единственный возможный вариант из всей той бесконечности решений этой системы.
Просто для Минсока – Лухань единственный возможный второй пилот. Пускай он и слишком высок для него, слишком язвителен, груб, бесцеремонен, и прочие другие «слишком».
И даже когда спустя несколько лет Пентекост самолично просит Минсока вернуться в прикрытую программу «Егерь», Минсок посылает его ко всем чертям собачьим.
Он уже объяснял им всем, что Лухань для него – единственный.
Пускай им всю жизнь придется провести вместе в маленьком домике вдали от такого родного, пусть и уничтожающего, моря. Вдали от сражений. Без всепоглощающего и объединяющего дрифта. Пускай. Он им больше не нужен.
Они и так знают друг друга, что даже мыслят вместе и одинаково.
Минсок все так же заботится о Лухане, предугадывая его желания.
Лухань все так же язвит: «Дурак ты, Миньшо». – А в уголках губ вся та же колючая улыбочка.
[Hanging by a Moment]
- Субах уль-кахар, - свистящим, еле слышным шепотом, звучит голос Луханя. И если бы Минсок не начал мириться с его привычками с первого дня, как был принят народом вольнаибов, то он, наверное, вздрогнул. А так, лишь чуть скашивает глаза и выдает ответное «Субах ун-кар» человеку, которого в сиетче Тауб прозвали Ракеш. Властитель ночи, как же. Лухань – имя для чужаков, Ракеш – имя для своих, для братьев, для воинов пустыни.
И если бы кто сказал Минсоку, что он станет одним из представителей вольного народа, когда он только прилетел на выжженную солнцем землю Арракиса в составе научной экспедиции, то он бы лишь удивленно посмотрел на этого человека. Ну, кто же в здравом уме согласится променять уютную жизнь на родной планете, на жестокую, убивающую вечность в песках мертвой планеты, где вода ценнее жизни, а специи соотносимы с жизнями десятка тысяч рабов. Специи, что народ вольнаибов принимает в еду ежедневно. И если бы прозвучал вопрос о том, кто же самый богатый в этой галактической империи – он бы ответил, что это, нет, не Император, а истинный народ Арракиса, не понимающий своего могущества, или же не желающий его принимать. В здравом уме – никто, а вот Ким Минсок, которого в родном уже сиетче зовут не иначе, как Нур, за цвет его волос, похожий на свет безжалостного Солнца Арракиса, - пожалуйста, с радостью променял, хотя в начале и сопротивлялся.
Минсок вздыхает, когда Лухань обнимает его со спины и упирается подбородком в плечо. Не самое правильное поведение, с точки зрения воина, но когда это Луханя волновало? Он о самом Минсоке заботится так, будто бы он достался Луханю как победителю в поединке таххади, или же, как если бы Минсок носил платок нежони. Но Минсок не женщина. Он воин. Пускай время его испытания на смерть – Машад, только наступило. И Минсок прекрасно осознает, насколько Луханю трудно отпускать его на это испытание, потому что только настоящий вольнаиб может управиться с песчаным червем. И только Наездник пустыни может стать настоящим вольнаибом. И если Минсок не выдержит – сорвется, струсит, то владыка вечности поглотит его, как и многих глупых детей, что пытались стать воинами пустыни. И тогда Лухань последует за ним. Потому что для Луханя Минсок – вода. А вода ценнее жизни.
И в Минсоке еще, наверное, слишком ярко отдаются резонансом первые впечатления о Лухане. И когда как он, никогда не видевший вольнаиба в живую, был поражен контрастом реальности и своего воображения. Лухань ему тогда не показался сильным. Он вообще казался тогда мальчишкой, принадлежность к народу Арракиса выдавали лишь яркие синие глаза, в которых зрачков почти не было видно.
Лухань – один из лучших воинов пустыни, кого когда-либо видел Минсок. И этот воин с первого дня их встречи решил, что Минсок принадлежит только ему. Его Саши, когда как сам Лухань волк пустыни, Ияс. Лухань ходил за ним, как привязанный, словно бы расставание приносило невыносимую боль. Лухань говорил, что видел их будущее, испив преобразованную Преподобной Матерью воду жизни, что они с Минсоком будут вместе. Он влюбился в тот миг, когда узнал, что Минсок станет его луной.
Это была самая большая ошибка и удача – позволить Луханю дать им другие имена, что доступны у вольнаибов только между влюбленными. Минсок о вольнаибах тогда ничего не знал. Лухань же не просто унес его за собой в новую жизнь, нет, он как песчаная буря, накрыл собой, содрал всю поверхностную шелуху, обнажил все внутренние желания, дал открыть Минсоку самого себя. Принес к его ногам новый мир, не оставив Минсоку выбора.
Рассветные лучи ярко вспыхивают над горизонтом, окрашивая серые пески во все оттенки желтого. Лухань касается губами виска Минсока и отстраняется. Приходит время испытания, и манок подзывает к себе владыку времени.
- Ты же знаешь…
- … что моя вода твоя…
-… а твоя моя…
Пески столбом вздымаются ввысь.
А вода – это жизнь.
[Something only we know II]
Возможно, всё дело в том, что Лухань действительно считает, будто бы Минсок принадлежит ему. Весь, абсолютно весь его, во всей своей очаровательной неловкости, хрупкости ломанных линий, отросших чёрных корней в рыжих волосах, этой немного дурацкой яркой улыбке, сухих шершавых ладонях, обветренных губах и хитрых глазах. Минсок весь его: когда, покусывая карандаш, страдает над очередным заданием, когда приходит за полночь с работы, без сил падая на кровать Луханя, или же когда они сидят в кафе, а сливки остаются на губах, и Луханю нестерпимо хочется их слизнуть.
Он просто не понимает, как можно вот так любить человека, когда ото всей этой любви тебя выворачивает нервами наружу, и хочется совершать глупости, кричать во всю глотку, плакать и смеяться.
Просто сойти с ума.
И Лухань, кажется, сходит, потому что никак не может объяснить себе свое поведение. Он хотел бы привязать Минсока к себе навечно, стать с ним сиамскими близнецами. Запереть его в их тесной комнатушке, привязать к кровати, и никогда-никогда не отпускать. Написать, вытатуировать, поставить своё клеймо: «Моё, моё, моё, моё. Собственность Луханя. Не трогать».
И когда Минсок просто говорит со своими друзьями, смеётся, светится весь, жгучая ревность и обида захлёстывает с головой, накрывает лавиной. Глупые ненужные мысли злым роем пчёл больно жалят, кусают, не дают адекватно мыслить.
«Ну почему он не может быть таким только для меня».
Лухань подходит, обнимает со спины и дует в эти милые уши, которые бы лучше укусил. Минсок вздрагивает, хмурится, но не вырывается, лишь смотрит недоумённо снизу вверх, будто бы спрашивая: «Ты дурак что ли?».
А Лухань улыбается и прижимается к чужому телу теснее.
Он прекрасно понимает, что Минсок никогда не будет полностью его. В их жизни есть и друзья, и родители, учёба и работа, в конце концов. А Лухань бы был не против бросить это всё к чёртовой матери и остаться с Минсоком навсегда где-нибудь на необитаемом острове.
И это его пугает даже больше, чем надуманные беспочвенные страхи того, что Минсоку просто однажды надоест такая вот эгоистичная любовь Луханя.
Поэтому он старается, действительно старается заботиться о нём.
Дарит своё обожание, бесплатно отдавая обнаженное сердце и душу.
Накрывает пледом, когда совсем холодно, и мёрзнут ладони. Варит крепкий чёрный кофе и покупает любимые сладости.
Моет ненавистную посуду. Заказывает китайскую еду на вынос, чтобы не приходилось бултыхаться каждый вечер в мыльной воде.
Он клеймит Минсока своими поцелуями-укусами: плечо, лопатки, поясница, бедро. До синяков стискивает чужие бёдра и, наверное, чуть ли не плачет в изгиб его шеи. Он совсем не может понять, почему так больно, когда любовь взаимна.
А в голове, испуганной птицей, бьётся мысль, что Минсок любит его не настолько выматывающее сильно.
И поэтому, когда Минсок дрожащим и хриплым, после всех поцелуев и стонов, голосом, шепчет, что боится отпускать Луханя от себя, потому что: «А вдруг ты исчезнешь, уйдешь, разочаруешься во мне. А я же просто умру тогда», Лухань замирает на мгновение, чтобы потом захлебнуться смехом, истерикой, до слёз.
«Если бы я только мог, я бы пришил тебя к себе, спаял бы нервы, заставил бы свою кровь течь по твоим венам».
Прикасается губами к рыжей макушке и ведет до самого уха.
«Я бы приковал тебя к себе».
Внутри всё обрывается и вспыхивает рождением сверхновой где-то за рёбрами, потому что Лухань, наверное, умирает.
Ведь нельзя же влюбляться заново, вновь и вновь.
Потому что Минсок не боится и не отталкивает.
Минсок обнимает его сильнее.
Шепчет, с хитрой улыбкой в глазах.
«Так приковывай».
[Cold]
Чайник кипит и чуть подпрыгивает на холодильнике, на часах без пятнадцати восемь, и Лу Хань опаздывает по всем фронтам, но всё равно наливает себе кружку кипятка и опускает в неё чайный пакетик. По комнате, вместе с запахом быстрорастворимой лапши Чена разносится аромат яблок и мяты, на самом деле в кружке лишь подкрашенная водица с ароматизаторами, но Лу Хань всё равно пьет, потому что на завтрак ничего больше нет, ни крошки.
Утренний город полон противной моросью, туманом, низкими серыми облаками, и Лу Хань сдавленно матерится, когда проезжающая машина окатывает его вонючей грязной дождевой водой. Светлые джинсы и пальто – всё в уродливых пятнах. Он спешит к метро, которое душит запахами сырости и мела. Его красные кеды промокли, и, кажется, вот-вот запросят каши. Этот день начался паршиво, ждать от него не стоит хорошего, особенно когда внутренности перекручиваются в тугой узел, а всё вокруг давит, забирается под кожу мерзким болтом и накрывает одиночеством. В вакууме не слышно криков. Лу Хань порой не слышит собственного голоса, ему весь город – сплошной холодный космос, где прикосновения людей, родных и любимых, за миллиарды световых лет, а технология варп-ядра не изобретена ещё, человечество с трудом летает до Марса, куда ему добираться друг до друга. В наушниках проникновенно надрывается Брайен Молко.
На работу Лу Хань предсказуемо опаздывает, но никому уже не привыкать, даже начальство давно забило на его вечные опоздания, а бухгалтер Чжан Исин просто привычно вычтет из зарплаты полагающуюся сумму. Офис блестит стерильно, как операционная, и шуршит-шуршит сотнями бумажек, шепотом девочек-кадравиков и вздохами уставших, а ведь еще начало рабочего дня, экономистов. Собственный маркетинговый отдел встречает Лу Ханя недовольным Ифанем, который Крис «ты опять проспал, засранец, сколько можно», и незнакомым парнем, который обжигает его заиндевевшие мысли-чувства-внутренности ярко рыжими волосами. Лу Ханю становиться трудно дышать, губы немеют, а необъятный космос истерически бьется в висках приступом вечного недостатка прикосновений. Крис объясняет, что новенький – Сюминь, и с этого дня они работают все вместе. Все чувства Лу Ханя от этого умирают, обвариваются, как земля под свежим асфальтом.
Осень приходит в жизнь Лу Ханя в ноябре вместе с Ким Минсоком из Корейского филиала их компании. Он не может не прикасаться к нему – иначе сломается, распадется пеплом, развеется по ветру, осядет на стёкла их офиса утренним туманом. Он дразнит Минсока, Сюминя, возможно, чересчур жестоко: прикладывает тяжелым реестром по заднице, будто бы случайно дёргает за рыжие-рыжие волосы, щиплет за бока, проливает горячий кофе на руки, кривит губы в ехидной усмешке и ничего не говорит, глядя в бесконечное море обиды в глазах цвета крепкого чая. А потом, по вечера воет и катается по кровати, обнимая подушку, потому что внутренности всё так же выкручивает холодный космос, а сердце превращается в чёрную дыру, которая поглотит его самого и Минсока заодно. Чен не обращает на него никакого внимания. Чену не до Лу Ханя. У Чена есть Цзытао, а это миллион волнений, боли и бессонницы по ночам, потому что Цзытао глупый самоуверенный ребёнок, и совсем не бережет себя. Когда он на последних соревнованиях сорвал спину и еле ходил, Чен практически сошел с ума от паники. Иногда Лу Ханю кажется, что их с Ченем квартира объята смрадным облаком безысходности и тревоги.
В новый понедельник Крис просит его уже разобраться со всем, что происходит в их отделе и перестать третировать Сюминя. «Он хороший, какого чёрта ты к нему прикопался, Лу». Лу Хань лишь удивлённо вздёргивает брови и просит Криса не молоть чепуху. Тот обречённо вздыхает и разводит руками. Крис же не знает, что у Лу Ханя внутри, за рёбрами, растёт чудовище, которое бы давно уже поглотило Минсока без остатка, если бы не сидело в крепкой клетке из рёбер и мышц. Лу Хань всё так же продолжает дотянуться до Минсока, отхватить хотя бы часть того тепла, что тот дарит окружающим. Минсок смотрит на него зло и с обидой, непониманием. Кажется, дело близится не к зиме, а к глобальному вымерзанию солнечной системы.
В пятницу Минсок ловит его у выхода из здания, тащит в укромный угол и взрывается обидой, накопленной за месяц этих издевательств и подколок. Лу Хань смотрит на него с болезненной нежностью во взгляде, а потом на все вопросы и просьбы: «за что и прекрати», обнимает Минсока, сжимает в стальном кольце объятий и кусает за плечо, а потом сбивчиво шепчет в шею.
«Не могу без тебя».
«Я умираю».
«Останься, прошу, мне так холодно».
Минсок вырывается и сбегает от него как от прокаженного.
Столбик термометра падает до абсолютного нуля.
Лу Хань всё так же пьет лишь чай по утрам, опаздывает на работу и мёрзнет под двумя одеялами ночью. В его вселенной апокалипсис, всё уничтожено, безграничный и беспощадный космос пуст и нем. Он напоминает себе тех страшных синих людей из Игры Престолов, что недавно начал смотреть Чен. К Минсоку он больше не прикасается.
В среду, когда ливень обрушивается на город, а внутренности из-за пронзительного ветра превращаются в крошащийся лёд, Минсок приносит Лу Ханю кофе и тепло шепчет на ухо: «Останусь».
Весна обжигает жизнью его вселенную, рождая в ней новую жизнь в начале декабря.